Григорий всмотрелся и изумленно поднял брови.
- Батя, никак.
- Очумел ты! На чем он поскачет, кони в косилке ходют.
- Он.
- Обознался, Гришка!
- Ей-богу, он!
Через минуту ясно стало видно лошадь, стлавшуюся в броском намете, и седока.
- Батя... - Петро в испуганном недоумении затоптался на месте.
- Должно, дома что-нибудь... - высказал Григорий общую мысль.
Пантелей Прокофьевич, не доезжая саженей сто, придержал лошадь, затрусил рысью.
- Пе-ре-по-рю-ю-у-у-у... сукины сыны!.. - завопил он еще издали и размотал над головой ременный арапник.
- Чего он? - окончательно изумился Петро, до половины засовывая в рот пшеничный свой ус.
- Хоронись за косилку! Истинный бог, стебанет кнутом. Покель разберемся, а он выпорет... - посмеиваясь, сказал Григорий и на всякий случай зашел на ту сторону косилки.
Взмыленная лошадь шла по жнивью тряской рысцой. Пантелей Прокофьевич, болтая ногами (ехал он без седла, охлюпкой), потрясал арапником.
- Что вы тут наделали, чертово семя?!
- Косим... - Петро развел руками и опасливо покосился на арапник.
- Кто кого вилами порол? За что дрались?..
Повернувшись к отцу спиной, Григорий шепотом считал разметанные ветром облака.
- Ты что? Какими вилами? Кто дрался?.. - Петро, моргая, глядел на отца снизу вверх, переступая с ноги на ногу.
- Да как же, мать ее курица, прибегла и орет: "Ребята ваши вилами попоролись!" А? Это как?.. - Пантелей Прокофьевич исступленно затряс головой и, бросив повод, соскочил с задыхавшейся лошади. - Я у Семишкина Федьки коня ухватил да и в намет. А?..
- Да кто это говорил?
- Баба!..
