В коршуновском курене предсвадебная суета. Невесте наспех дошивали кое-что из белья. Наталья вечера просиживала, вывязывая жениху традиционный шарф из козьего дымчатого пуха и пуховые перчатки.
Мать ее Лукинична гнулась до потемок над швейной машиной - помогала портнихе, взятой из станицы.
Митька приезжал с отцом и работниками с поля, - не умываясь и не скидывая с намозоленных ног тяжелых полевых чириков, проходил к Наталье в горницу, подсаживался. Изводить сестру было для него большущим удовольствием:
- Вяжешь? - коротко спрашивал он и подмигивал на пушистые махры шарфа.
- Вяжу, а тебе чего?
- Вяжи-вяжи, дура, а он замест благодарности морду тебе набьет.
- За что?
- За здорово живешь - я Гришку знаю, друзьяки с ним. Это такой кобель укусит и не скажет за что.
- Не бреши уж! Кубыть, я его не знаю.
- Я-то подюжей знаю. В школу вместе ходили.
Митька тяжело и притворно вздыхал, разглядывая исцарапанные вилами ладони, низко гнул высокую спину.
- Пропадешь ты за ним, Наташка! Сиди лучше в девках. Чего в нем доброго нашла? Ну? Страшон, - конем не наедешь, дурковатый какой-то... Ты приглядись: по-га-ный парень!..
Наталья сердилась, глотала слезы, клонила над шарфом жалкое лицо.
- А главное - сухота у него есть... - безжалостно ехидничал Митька. Чего же ты кричишь? Глупая ты, Наташка. Откажись! Я зараз заседлаю коня и поеду скажу: мол, не заявляйтесь боле...
Выручал Наталью дед Гришака: входил он в горенку, щупая шишкастым костылем прочность пола и разглаживая желтую коноплю свалявшейся бороды; тыча в Митьку костылем, спрашивал:
- Ты чего, поганец, заявился сюда, ась?
- На провед зашел, дедуня, - оправдывался Митька.
- Проведать? Ась? Я тебе, поганец, велю уйтить отселя. Шагом - арш!
Дед взмахивал костылем и подступал к Митьке, нетвердо переставляя высохшие в былку ноги.
