На обязанности Аксиньи лежало три раза в неделю мыть в доме полы, кормить гурты птицы и содержать птичий двор в чистоте. Она ретиво взялась за службу, всем стараясь угодить, не исключая и Лукерьи. Григорий большую часть времени проводил в просторной рубленой конюшне вместе с конюхом Сашкой. До сплошных седин дожил старик, но Сашкой так и остался. Никто не баловал его отчеством, а фамилии, наверное, не знал и сам старый Листницкий, у которого жил Сашка больше двадцати лет. В молодости Сашка кучеровал, но под исход жизни, теряя силу и зрение, перешел в конюхи. Низенький, весь в зеленой седине (на руках и то рос седой волос), с носом, расплюснутым еще в детстве ударом чекмаря, вечно улыбался он голубой детской улыбкой, мигая на окружающее простодушными, в красных складках, глазами. Портили его апостольское лицо нос курносый, с веселинкой, да изуродованная стекающим книзу шрамом нижняя губа. Под пьянку в солдатчину (родом Сашка был из богучарских москалей) вместо простой водки хватил он из косухи "царской водки": огненная струйка и пришила ему нижнюю губу к подбородку. Там, где пролилась эта струйка, остался не зарастающий волосом розовый и веселый косой шрам, будто неведомый зверек лизнул Сашку в бороду, положив след тонюсенького напильчатого языка. Сашка часто баловался водкой, в такие минуты бродил по двору имения - сам хозяин, шпаклюя ногами, становился против окон панской спальни и хитро крутил пальцем перед веселым своим носом.

- Миколай Лексеич! А Миколай Лексеич! - звал он громко и строго.

Старый пан, если был в эту минуту в спальне, подходил к окну.

- Нажрался, пустяковая твоя душа? - гремел он из окна.

Сашка поддергивал спадавшие портки, подмигивал, шельмовато улыбался. Улыбка вытанцовывалась у него наискось через все лицо: от прижмуренного левого глаза до розового шрама, стекавшего из правого угла рта. Поперечная была улыбка, но приятная.

- Миколай Лексеич, ваше преподобие, я тебя зна-а-аю!.. - И Сашка, приплясывая, грозил торчмя поднятым, тонким и грязным пальцем.

- Поди проспись, - примиряюще улыбался из окна пан, всей обкуренной пятерней закручивая нависшие усы.

- Черт Сашку не ом-манет! - смеялся Сашка, подходя к палисаднику. Миколай Лексеич, ты... как и я. Мы с тобой как рыба с водой. Рыба на дно, а мы... на гумно. Мы с тобой богатые, во!.. - Сашка, корячась, широко расплескивал руки. - Нас все знают, по всей Донской области. Мы... - голос Сашки становился печален и вкрадчив, - мы с тобой, ваше превосходительство, всем хороши, только вот носы у нас говенные!

- Чем же? - любопытствовал пан, сизея от смеха и шевеля усами и подусниками.

- Через водку, - отчеканивал Сашка, часто моргая и слизывая языком слюну, сползавшую по канальцу розового шрама. - Ты, Миколай Лексеич, не пей. А то вовзят пропадем мы с тобой! Проживем все дотла!..