- Перед тем как прийтить Гаврюше, видала я, милушка, сон. Кубыть, иду я по займищу, а попереди меня наша старая корова, какую мы летось на спас продали; идет она, а из сиськов молоко дорогу вилюжит... "Господи, думаю, как же это я ее так доила?" После этого приходит ко мне бабка Дроздиха за хмелинами, а я ей и расскажи сон, а она: "Отнеси, грит, на коровий баз кусочек воску, отломи от свечки, скатай в шарик и отнеси, в коровий свежий помет закопай, а то беда под окном караулит". Кинулась я, а свечки-то нету, была одна - ребята покатали, тарантулов из норь выманували, что ли. Тут пришел Гаврюша - вот она и беда. До этого три года рубахи сымала, а теперича ишь... - сокрушалась Пелагея, тыча пальцем в свой вздувшийся живот.
Ожидая мужа, Пелагея горюнилась, скучала без людей, поэтому в пятницу созвала баб-соседок время разделить. Пришла Наталья с недовязанным крючковым чулком (заходила весна - сильнее зябнул дед Гришака), она была оживлена, чаще, чем нужно, смеялась чужим шуткам: просто ей не хотелось, чтоб видели бабы, что борет ее тоска по мужу. Пелагея, свесив с печки босые, в фиолетовых прожилках ноги подтрунивала над молодой занозистой бабенкой Фросей.
- Как же ты, Фроська, казака своего избила?
- Не знаешь как? По спине, по голове, по чем пришлось.
- Я не про то: как у вас завелось-то?
- Так и завелось, - нехотя отвечала та.
- Ты б своего прихватила с чужой, аль смолчала бы? - медленно расставляя слова, спросила длинная жердястая баба - сноха Кашулина Матвея.
- Расскажи, Фросинья.
- Ничего уж!.. Нашли о чем гутарить...
- Не кобенься, тут все свои.
