- Григорий. А тебя как?
- Меня зовуткой зовут.
- Помолчала бы ты, зовутка.
- Надоело молчать! Полдня молчу, во рту все пересохло. Ты чего такой невеселый, дядя Гриша?
- А чего мне веселиться?
- Домой едешь, должен веселый быть.
- Года мои ушли - веселиться.
- Ишь ты, старик нашелся. А с чего это ты молодой, а седой?
- Все-то тебе надо знать... От хорошей жизни, видно, поседел.
- Ты женатый, дядя Гриша?
- Женатый. Тебе, зовутка, тоже надо поскорее замуж выходить.
- Почему это - скорее?
- Да уж дюже ты игреливая...
- А это плохо?
- Бывает и плохо. Знал я одну такую игреливую, тоже вдовая была, играла-играла, а потом нос у нее начал проваливаться...
- Ох, господи, страсти-то какие! - с шутливым испугом воскликнула она и тотчас же деловито добавила: - Наше вдовье дело такое: бирюка бояться - в лес не ходить.
Григорий взглянул на нее. Она беззвучно смеялась, стиснув мелкие белые зубы. Вздернутая верхняя губа ее подрагивала, из-под опущенных ресниц озорно светились глаза. Григорий невольно улыбнулся и положил руку на ее теплое круглое колено.
- Бедная ты, разнесчастная зовутка! - сожалеюще сказал он. - Двадцать годков тебе, а как тебя жизнь выездила...
Вмиг от веселости ее и следа не осталось. Она сурово оттолкнула его руку, нахмурилась и покраснела так, что на переносице исчезли крохотные веснушки.
- Ты жену пожалей, когда приедешь, а у меня и без тебя жалельщиков хватит!
- Да ты не серчай, погоди!
- А ну тебя к черту!
- Я это, жалеючи тебя, сказал.
- Иди ты со своей жалостью прямо... - Она по-мужски умело и привычно выругалась, сверкнула потемневшими глазами.
Григорий поднял брови, смущенно крякнул:
- Загнула, нечего сказать! Вон ты какая необузданная.
- А ты какой? Святой во вшивой шинели, вон ты кто! Знаю я вас! Замуж выходи, то да се, а давно ты таким истовым стал?
- Нет, недавно, - посмеиваясь, сказал Григорий.
- А чего же ты мне уставы читаешь? У меня на это свекровь есть.
- Ну, хватит тебе, чего ты злуешь, дура баба? Я же промежду прочим так выразился, - примирительно сказал Григорий. - Гляди вон, быки от нашего разговору с дороги сошли.
Примащиваясь на арбе поудобнее, Григорий мельком взглянул на веселую вдову и заметил на глазах ее слезы. "Вот ишо морока! И всегда они, эти бабы, такие..." - подумал он, ощущая какую-то внутреннюю неловкость и досаду.
Вскоре он заснул, лежа на спине, накрыв лицо бортом шинели, и проснулся только в сумерках. На небе светились бледные вечерние звезды. Свежо и радостно пахло сеном.
- Быков надо кормить, - сказала она.
- Что ж, давай останавливаться.
Григорий сам выпряг быков, достал из вещевой сумки банку мясных консервов, хлеб, наломал и принес целый ворох сухого бурьяна, неподалеку от арбы разложил огонь.
