- Ну, ясное дело - убили, - сказал Чумаков и прикрыл ресницами серые, женственно красивые глаза. - Я убил. Такая уж у меня должность - убивать людей...
Григорий внимательно посмотрел на него. Смуглое, румяное и чистое лицо Чумакова было спокойно и даже весело. Белесые с золотистым отливом усы резко выделялись на загорелом лице, оттеняя темную окраску бровей и зачесанных назад волос. Он был по-настоящему красив и скромен на вид, этот заслуженный палач фоминской банды... Он положил на брезент ложку, тыльной стороной ладони вытер усы, сказал:
- Благодари Якова Ефимыча, Мелехов. Это он спас твою душеньку, а то бы и ты бы зараз вместе с Капариным в Дону плавал...
- Это за что же?
Чумаков медленно, с расстановкой заговорил:
- Капарин, как видно, сдаваться захотел, с тобой вчера об чем-то, долго разговаривал... Ну, мы с Яковом Ефимычем и надумали убрать его от греха. Можно ему все рассказывать? - Чумаков вопросительно посмотрел на Фомина.
Тот утвердительно качнул головой, и Чумаков, с хрустом дробя зубами неразварившееся пшено, продолжал рассказ:
- Приготовил я с вечеру дубовое полено и говорю Якову Ефимычу: "Я их обоих, и Капарина и Мелехова, дочушкой порешу". А он говорит: "Капарина кончай, а Мелехова не надо". На том и согласились. Подкараулил я, когда Капарин уснул, слышу - и ты спишь, похрапываешь. Ну, подполз и тюкнул поленом по голове. И ножками наш штабс-капитан не дрыгнул! Сладко так потянулся - и покончил жизню... Потихонечку обыскали его, потом взяли за ноги и за руки, донесли до берега, сняли сапоги, френчик, полушубок - и в воду его. А ты все спишь, сном-духом ничего не знаешь... Близко от тебя, Мелехов, смерть нынешнюю ночь стояла! В головах она у тебя стояла. Хотя Яков Ефимыч и сказал, что тебя трогать не надо, а я думаю: "Об чем они могли днем гутарить? Дохлое это дело, когда из пятерых двое начинают наиздальке держаться, секреты разводить..." Подкрался к тебе и уже хотел тебя рубануть с потягом, а то, думаю - вдарь его поленом, а он, черт, здоровый на силу, вскочит и начнет стрелять, ежели не оглушу доразу... Ну, Фомин опять мне все дело перебил. Подошел и шепчет: "Не трогай, он наш человек, ему можно верить". То да се, а тут непонятно нам стало - куда капаринское оружие делось? Так и ушел я от тебя. Ну и крепко же ты спал, беды не чуял!
Григорий спокойно сказал:
- И зря бы убил, дурак! Я в сговоре с Капариным не состоял.
- А с чего же это оружие его у тебя оказалось?
Григорий улыбнулся:
- Я у него пистолеты ишо днем отобрал, а затвор вечером вынул, под седельный потник схоронил.
Он рассказал о вчерашнем разговоре с Капариным и о его предложении.
Фомин недовольно спросил:
- Почему же ты вчера об этом не сказал?
- Пожалел его, черта слюнявого, - откровенно признался Григорий.
- Ах, Мелехов, Мелехов! - воскликнул искренне удивленный Чумаков. - Ты жалость туда же клади, куда затвор от капаринской винтовки положил, - под потник хорони ее, а то она тебя к добру не приведет!
- Ты меня не учи. С твое-то я знаю, - холодно сказал Григорий.
- Учить мне тебя зачем же? А вот ежели бы ночью, через эту твою жалость, ни за что ни про что на тот свет тебя отправил бы, - тогда как?
- Туда и дорога была бы, - подумав, тихо ответил Григорий. И больше для себя, чем для остальных, добавил: - Это в яви смерть животу принимать страшно, а во время сна она, должно быть, легкая...
