«Эти стихи, – подумала девушка, – Баочай послала не кому‑нибудь, а именно мне, мы и в самом деле очень близки по духу и понимаем друг друга».

В это время снаружи донеслись голоса:

– Сестра Дайюй дома?

– Кто там? – отозвалась Дайюй, поспешно складывая письмо.

В комнату уже входили Таньчунь, Сянъюнь, Ли Вэнь и Ли Ци.

Девушки справились о здоровье Дайюй, выпили чаю и принялись болтать.

Они вспомнили, как сочиняли в минувшем году стихи о хризантеме, и Дайюй сказала:

– Странно! С тех пор как сестра Баочай поселилась у себя дома, она почти перестала бывать у нас. Всего раз или два заглядывала. Не знаю, что будет дальше?

– Придет еще, – улыбнулась Таньчунь. – Почему бы ей не прийти? Дело в том, что жена ее старшего брата оказалась слишком строптивой, тетушка Сюэ в летах, и ей трудно со всем управляться, а тут еще эта беда с Сюэ Панем – весь дом на Баочай. У нее нет свободной минутки.

За окном прошумел ветер, сорвал листья с деревьев, бросил в оконную бумагу, и по комнате разлился какой‑то необыкновенный аромат.

– Что это? – изумились девушки. – Какой знакомый запах!

– Похоже на коричные цветы, – промолвила Дайюй.

– Сестра Линь Дайюй все еще думает, что живет на юге, – улыбнулась Таньчунь. – Откуда взяться осенью коричным цветам?

– Возможно, мне показалось, – проговорила Дайюй. – Я ведь сказала «похоже»!

– Лучше помолчала бы, третья сестра, – обратилась Сянъюнь к Таньчунь. – Разве не помнишь пословицу: «На десять ли струят аромат лотосы, всю осень благоухает коричник»? Сейчас на юге как раз расцветает поздний коричник. Съезди туда и узнаешь.

– Зачем я поеду на юг? – с улыбкой произнесла Таньчунь. – Все, что ты говоришь, мне известно, так что можешь не хвастаться своими познаниями!

Ли Вэнь и Ли Ци рассмеялись.

– К слову сказать, сестрица, ты не то говоришь, – заметила Дайюй. – Здесь уместна другая пословица: «Человек – это небожитель, странствующий по земле». Сегодня он здесь, завтра – там. Взять, к примеру, меня. Я – уроженка юга, а живу в этих краях!

– Молодец Дайюй! – смеясь, захлопала в ладоши Сянъюнь. – Ну, что ты теперь скажешь, третья сестра? Не только сестрица Дайюй из других мест, мы тоже. Есть среди нас коренные северянки. Есть уроженки юга, выросшие на севере. Некоторые выросли на юге, но сейчас живут на севере. Раз все мы вместе, значит, так предопределено судьбой.

Все были согласны с Сянъюнь. Таньчунь ничего не сказала, лишь засмеялась.

Поболтав еще немного, девушки стали расходиться, сказав вышедшей их проводить Дайюй:

– Иди в комнату, а то как бы не простудиться!

Дайюй постояла у дверей, сказала несколько слов сестрам на прощанье, а потом долго глядела им вслед.

Возвратившись к себе, она подошла к окну, в задумчивости созерцая закатное солнце и птиц, улетающих в горы.

Дайюй вспомнились слова Сянъюнь, и она подумала:

«Были бы живы отец с матерью, я и сейчас наслаждалась бы живописными пейзажами юга, весенними цветами, осенней луной, прекрасными реками и горами, „мостами Двадцати четырех“[1], памятниками времен Шести династий…[2] У меня было бы много служанок, роскошные коляски, расписные лодки, богато убранные покои. Не приходилось бы думать над каждым словом, над каждым шагом. Здесь мне хоть и оказывают всяческие знаки внимания, но чужой дом есть чужой дом. В чем провинилась я в одном из прежних рождений, что обречена на одиночество и печаль? Что «с утра до вечера слезами лицо умываю!», как сказал Хоучжу?»[3]

Мысли Дайюй витали сейчас далеко‑далеко.

Взглянув на барышню, Цзыцзюань подумала, что это сестры расстроили ее своими разговорами о юге.

– Барышни вас утомили, – сказала Цзыцзюань. – Я велела Сюэянь распорядиться на кухне, чтобы для вас приготовили суп с капустой, креветками и ростками бамбука, а еще кашу из цзяннаньского риса. Что скажете, барышня?

– Это хорошо, – ответила Дайюй, – только кашу лучше дома сварить.

– Я тоже так думаю, – согласилась Цзыцзюань. – На кухне не очень чисто, но тетушка Лю обещала, что ее дочка, Уэр, все сварит дома.

– Дело не в том, что на кухне не чисто, – возразила Дайюй. – Просто неловко обременять людей. Когда я болела, мы ничего не готовили, брали еду у других.

Глаза у Дайюй покраснели.

– Ах, барышня, – заметила Цзыцзюань, – вы слишком мнительны. Вы – внучка старой госпожи и ее любимица. Служанки всячески стараются угодить вам. Кто же станет выражать недовольство?!

– Ты только что сказала вскользь об Уэр, – перевела Дайюй разговор на другое. – Не подруга ли она Фангуань, той, что прислуживала второму господину Баоюю?

– Она самая, – ответила Цзыцзюань.

– Говорят, ее собираются сделать служанкой. Слыхала?

– Слыхала, – ответила Цзыцзюань. – Она лишь недавно оправилась от болезни, и ее хотели взять служанкой в сад, но пока вопрос этот не решен из‑за неприятности с Цинвэнь и другими девушками.

– Мне кажется, она скромная, хорошая девочка, – заметила Дайюй.

Пока они разговаривали, женщина‑служанка принесла суп.

– Тетушка Лю велела передать барышне, – сказала она вышедшей навстречу Сюэянь, – что суп этот приготовила у себя дома Уэр, хотела угодить барышне – ведь на кухне не очень чисто.

Сюэянь отнесла суп в комнату и снова вышла, чтобы передать тетушке Лю благодарность за хлопоты.

Вернувшись, Сюэянь накрыла на стол и спросила:

– Не хотите ли, барышня, маринованной капусты с пряностями, конопляным маслом и уксусом, той, что нам привезли с юга?