Вскоре проснулись Баочай и Сижэнь. Открыли дверь и, увидев, что Баоюй еще спит, удивились: почему две ночи кряду ему так хорошо спится в передней?

Наконец Баоюй проснулся, увидел, что все на ногах, сел на постели, протер глаза и тут вспомнил, что ночью ему опять ничего не приснилось. «Видно, у небожителей своя дорога, а у простых смертных – своя! – подумал он. – Уэр считает Баочай и Сижэнь небожительницами. Может быть, она и права?» Баоюй внимательно посмотрел на жену. Баочай стало не по себе под пристальным взглядом мужа, и она поняла, что его снова смутили воспоминания о Дайюй, но что Дайюй не явилась Баоюю во сне и это его беспокоит, такое ей и в голову не могло прийти. Поэтому она как ни в чем не бывало спросила:

– Ну что? Приснилась тебе небожительница?

– О чем это ты? – через силу улыбнулся Баоюй, полагая, что Баочай слышала его ночной разговор с Уэр.

Уэр тоже сконфузилась, но промолчала, ожидая, что будет дальше. Тут Баочай ее спросила:

– Не разговаривал ли второй господин во сне?

Баоюй выбежал из комнаты, а смущенная Уэр пробормотала:

– В первую половину ночи он что‑то говорил, но я не разобрала, что именно. Мне послышались только слова «создадут дурную славу», «постаралась бы оправдать ее», что‑то в этом роде. Я стала говорить второму господину, что надо спать, и он в конце концов уснул. Я тоже уснула и ничего больше не слышала.

«Эти слова, конечно, относятся к Дайюй, – опустив голову, решила Баочай. – Если и дальше позволять ему спать в передней, на него, пожалуй, снова найдет наваждение. Ведь любовь к сестрам – старая болезнь Баоюя. Надо отвлечь его, не то не избежать новых неприятностей».

От этих мыслей Баочай вся вспыхнула и, чтобы никто не заметил, поспешила во внутреннюю комнату, будто бы для того, чтобы заняться туалетом.

 

А сейчас вернемся к матушке Цзя. Два дня она веселилась, много ела и наутро почувствовала себя не совсем хорошо – ныло под ложечкой.

Однако Цзя Чжэну матушка Цзя не велела ничего говорить.

– Я переела, – сказала она. – Не надо поднимать шума, – поголодаю, и все пройдет!

Вернувшись вечером домой и увидев Баочай, которая ходила справляться о здоровье матушки Цзя и госпожи Ван, Баоюй вспомнил о том, что произошло утром, и покраснел. Это не ускользнуло от Баочай, и, зная, что Баоюй – натура увлекающаяся, Баочай решила: пусть поступает как ему хочется.

– Ты и сегодня собираешься спать в передней? – спросила она.

– Мне все равно, – отвечал Баоюй.

Баочай хотела еще что‑то сказать, но вдруг смутилась и потупилась.

– Пустой разговор! – вмешалась Сижэнь. – Не верю, чтобы второму господину в передней спалось спокойно.

– Не беда, что второй господин спит в передней, – подхватила Уэр. – Хуже то, что он во сне разговаривает и невозможно понять, что ему нужно.

– Сегодня в передней спать буду я, – заявила Сижэнь. – Может, и я начну во сне разговаривать? А второму господину постелите в спальне!

Баочай ничего не сказала, а Баоюй так смутился, что у него и в мыслях не было возражать, и его постель перенесли в спальню.

Баоюй позволил это сделать потому, что чувствовал себя виноватым и хотел успокоить Баочай, а Баочай, со своей стороны, боялась, как бы Баоюй не заболел от тревожных дум, и решила, что лучше всего его приласкать. Словом, оба пошли на уступки.

Вечером Сижэнь приказала перенести свою постель в переднюю.

Баоюй давно хотел попросить у жены прощения, и Баочай не стала его отталкивать. Вот так впервые со дня своего замужества она познала благоуханное «чувство облака и дождя». Отныне «силы двойки и пятерки»[1] слились воедино и застыли.

Но об этом речь пойдет ниже.

На следующее утро Баоюй и Баочай встали вместе, привели себя в порядок и пошли справиться о здоровье матушки Цзя.

Матушка Цзя любила Баоюя, в Баочай ей нравились покорность и послушание, поэтому она позвала Юаньян, велела достать из сундука яшмовые подвески времен династии Хань, чтобы отдать внуку. Конечно, они уступали чудодейственной яшме Баоюя, но все же могли считаться редкостным украшением.