— Фоукс — это феникс, Гарри. Когда приходит время умирать, фениксы сгорают, чтобы

возродиться из пепла. Взгляни-ка на него…

Гарри взглянул, и как раз вовремя — из пепла высунула голову крохотная, сморщенная

новорождённая птичка. Она была так же неказиста, как и прежняя.

— Досадно, что ты увидел его в день сожжения, — заметил Дамблдор, усаживаясь за

стол. — Большую часть жизни он очень хорош — в удивительном красном и золотом

оперении. Восхитительные создания эти фениксы. Они могут нести колоссальный груз, их

слёзы обладают целительной силой, и ещё они — самые преданные друзья.

Потрясённый сценой самосожжения, Гарри забыл, зачем он тут, но тотчас всё вспомнил,

как только Дамблдор сел в кресло с высокой спинкой и устремил на мальчика

проницательные голубые глаза.

Не успел, однако, директор произнести слово, дверь комнаты с грохотом отлетела в

сторону и ворвался Хагрид — взгляд дикий, вязаная шапка набекрень, чёрные космы

всклокочены, а в руке всё ещё болтается мёртвый петух.

— Это не Гарри, профессор Дамблдор! — пылко проговорил он. — Я с ним… значит…

разговаривал… за секунду перед тем… ну… как нашли этого цыплёнка! У него, сэр, не

было времени…

Дамблдор попытался что-то вставить, но словоизвержение Хагрида было неудержимо, в

запале он потрясал петухом так, что перья летели во все стороны.

— Не мог он такое вытворить! Ну это, как его… Присягну — хоть перед Министерством

магии…

— Хагрид, я…

— Вы… не того сцапали, сэр! Я знаю… Гарри никогда…

— Хагрид! — рявкнул Дамблдор. — Я уверен, что это не Гарри напал на тех двоих.

— Уф! — выдохнул Хагрид, и петух у него в руке печально обвис. — Хорошо. Я тогда…

э-э… подожду снаружи, директор.

И, тяжело топая, он в смущении вышел.

— Вы действительно думаете, что это не я? — с надеждой спросил Гарри, наблюдая, как

Дамблдор сметает со стола петушиные перья.

— Да, Гарри, не ты, — подтвердил Дамблдор, хотя лицо его вновь помрачнело. — И всё

же мне бы хотелось поговорить с тобой.

Гарри с робостью ожидал, пока Дамблдор собирался с мыслями, соединив перед собой

кончики длинных пальцев.

— Я должен спросить тебя, Гарри, — произнёс он мягко, — не хочешь ли ты мне что-

нибудь сказать. Вообще что-нибудь.

Гарри не знал, что ответить. Он подумал о крике Малфоя: «Вы следующие,

грязнокровки!», о зелье, кипящем в туалете Плаксы Миртл. Вспомнил бестелесный голос,

который дважды к нему обращался, и слова Рона: «Слышать голоса, которых никто не

слышит, — плохо даже в волшебном мире». Вспомнил о слухах, которые о нём

распространились, и о собственном чудовищном подозрении, что он как- то связан с

Салазаром Слизерином…

— Мне нечего вам сказать, профессор, — потупившись, произнёс Гарри.

* * *

Двойное нападение на Джастина и Почти Безголового Ника обратило страхи в

настоящую панику. Удивительнее всего было то, что особенно взволновала школу расправа

с Почти Безголовым Ником. Все спрашивали друг друга: у кого могла подняться рука на

бедное привидение, какая страшная сила сумела поразить того, кто и так уже мёртв? Все

билеты на экспресс Хогвартс — Лондон, уходящий накануне Рождества, были мгновенно

раскуплены: из школы ожидалось массовое бегство.