– Мы не вправе до времени разглашать тайны Неба. Не забывай нас, и в положенный срок мы поможем тебе спастись от мук ада.
– Что и говорить, небесные тайны нельзя разглашать, – согласился Чжэнь Шиинь. – Но нельзя ли узнать, о каком дурне вы толковали? Кого или что имели в виду? Хотя бы взглянуть.
– Если ты подразумеваешь эту вещицу – гляди, – и буддийский монах протянул ему небольшой камень.
Это была чистая прекрасная яшма, а на ней надпись – «Одушевленная яшма». Была еще одна надпись, на обратной стороне, но едва Чжэнь Шиинь собрался ее прочесть, как буддийский монах отнял камень, сказав:
– Мы у границы мира грез!
Он подхватил под руку своего спутника и увел под большую каменную арку с горизонтальной надписью наверху «Беспредельная страна грез» и вертикальными парными надписями  по обеим ее сторонам:

Когда за правду выдается ложь, –
тогда за ложь и правда выдается,
Когда ничто трактуется как нечто –
тогда и нечто – то же, что ничто!

Чжэнь Шиинь хотел последовать за монахами, но не успел сделать и шага, как грянул гром – будто рухнули горы и разверзлась земля.
Чжэнь Шиинь вскрикнул и открыл глаза. Солнце ярко пылало, легкий ветерок колыхал листья бананов. Сон Чжэнь Шиинь наполовину забыл.
Вошла нянька с Инлянь на руках. Только сейчас Чжэнь Шиинь заметил, что девочка растет и умнеет не по дням, а по часам, становясь прелестной, как яшма, которую без устали полируют. Он решил прогуляться с дочкой и взял ее на руки. Побродив по улицам и поглядев на уличную сутолоку, он уже возвращался домой, когда увидел шедших ему навстречу монахов – буддийского и даосского, которые вели между собой разговор. Буддийский – босой, голова покрыта коростой, даос – хромой, всклокоченные волосы торчат в разные стороны.
Буддийский монах поглядел на Чжэнь Шииня и запричитал:
– Благодетель, зачем ты носишь на руках это несчастное создание? Ведь оно навлечет беду на своих родителей!
Чжэнь Шиинь решил, что монах сумасшедший, и не обратил на него внимания. Но монах не унимался:
– Отдай ее мне! Отдай!
Чжэнь Шиинь покрепче прижал к себе дочь и хотел уйти. Тут вдруг монах расхохотался и, тыча в него пальцем, прочел стихи:

Любовью к девочке терзаться?
Такая глупость мне смешна.
Да может ли перечить снегу,
раскрывшись, лилии цветок?
Знай: Праздник фонарей  пройдет,
и воцарится тишина,
И дым развеется в тот миг,
когда погаснет огонек.

Слова эти смутили душу Чжэнь Шииня, но не успел он порасспросить монаха, как в разговор вмешался даос.
– Давай пока расстанемся, – сказал он буддийскому монаху. – Пусть каждый сам себе добывает на пропитание. А через три калпы я буду ждать тебя в горах Бэйманшань. Оттуда отправимся в Беспредельную страну грез и вычеркнем запись из списков бессмертной феи Цзинхуань .
– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул буддийский монах, и они разошлись в разные стороны.
«Неспроста эти монахи явились, – подумал Чжэнь Шиинь. – Надо было их обо всем расспросить, но теперь уже поздно».
Так, размышляя, Чжэнь Шиинь пришел домой, когда увидел соседа – ученого конфуцианца, жившего в храме Тыквы горлянки. Звали его Цзя Хуа, но известен он был под именем Цзя Юйцунь. Родился он в округе Хучжоу, в образованной чиновной семье, которая к этому времени разорилась, и от нажитого предками состояния почти ничего не осталось. Со временем родственники Цзя Юйцуня либо отправились в мир иной, либо разбрелись по свету, и он оказался совершенно один. Оставаться на родине не было никакого смысла, и Цзя Юйцунь отправился в столицу, надеясь выдержать экзамены и возродить славу семьи . В эти места он попал два года назад и застрял здесь, найдя приют в храме. На жизнь он зарабатывал перепиской и составлением деловых бумаг, поэтому Чжэнь Шииню часто приходилось с ним сталкиваться.
Завидев Чжэнь Шииня, остановившегося у ворот, Цзя Юйцунь поздоровался с ним и спросил:
– Что это вы, почтенный, так внимательно смотрите на улицу? Что нибудь интересное заметили?
– Нет, – с улыбкой отвечал Чжэнь Шиинь. – Дочка вот раскапризничалась, и я решил выйти ее поразвлечь. А вообще – скучно. Хорошо, что вы пришли, брат Цзя Юйцунь! Заходите, пожалуйста, вместе скоротаем этот бесконечный день!
Он отдал девочку няньке и под руку с Цзя Юйцунем направился в кабинет.
Мальчик слуга подал чай. Но едва завязалась беседа, как кто то из домочадцев прибежал к Чжэнь Шииню с вестью:
– Пожаловал господин Ян, желает справиться о вашем здоровье.
– Простите, – вскакивая с места, проговорил Чжэнь Шиинь, – я вас на время покину.
– Как вам будет угодно, почтенный друг, – ответил Цзя Юйцунь, тоже подымаясь. – Ведь я у вас частый гость – что за беда, если придется немного подождать?!
Чжэнь Шиинь покинул кабинет и направился в гостиную.
Оставшись в одиночестве, Цзя Юйцунь от нечего делать взял книгу стихов и стал ее перелистывать. Вдруг под окном кто то кашлянул. Цзя Юйцунь выглянул наружу – это служанка рвала возле дома цветы. Не красавица, она обращала на себя внимание изящными манерами и благородными чертами лица, и Цзя Юйцунь невольно залюбовался девушкой.
Служанка между тем нарвала цветов и собралась уходить. Но, случайно подняв глаза, увидела в окне человека в старой одежде, с потертой повязкой на голове. С виду он был беден, но статная фигура, широкое лицо и резко очерченный рот, изогнутые брови, сверкающие, будто звезды, глаза, прямой нос и округлые щеки выдавали в нем человека незаурядного. Девушка поспешила убежать, думая про себя: «Такой благородный с виду, а ходит „и лохмотьях! Бедных родственников и друзей у нас в семье как будто нет. Должно быть, это тот самый Цзя Юйцунь, о котором часто говорит хозяин. Прав он, видно, когда уверяет, что такому человеку не пристало жить в нужде. Хозяин рад бы ему помочь деньгами, но все не представляется случая“.
Подумав так, служанка обернулась. А Цзя Юйцунь решил, что приглянулся девушке, и радости его не было предела. Девушка эта, поистине необыкновенная, и в нынешнем суетном и беспокойном мире могла бы стать верной подругой жизни.
Тут мальчик слуга доложил, что гость остался обедать, и Цзя Юйцунь незаметно удалился через боковую калитку. Так что, когда Чжэнь Шиинь, проводив гостя, вернулся, его уже не было. Но посылать за ним хозяин не стал.
Наступил праздник Середины осени . После семейного праздничного обеда Чжэнь Шиинь распорядился приготовить угощение у себя в кабинете и вечером отправился в храм за Цзя Юйцунем.
Между тем в душе Цзя Юйцуня глубоко запечатлелся образ служанки, которую он увидел в доме Чжэнь Шииня в тот день. Он то и дело вспоминал о девушке, мысленно называя ее верной подругой жизни. И вот сейчас, в праздник Середины осени, обратив взор к луне, он прочитал стихотворение:

Не думал я и не гадал, что вдруг
Все то, о чем в Трех временах мечтали ,
Отобразится наяву в одной
Минуте непредвиденной печали.

Случайно промелькнула предо мной…
Наморщив лоб и не сказав ни слова,
Задумчиво и робко уходя,
Оглядывалась – раз, и два, и снова…

Я ей вослед смотрел, и тень ее,
Казалось, в легком ветре колыхалась,
И я подумал: «Вот бы под луной
Она со мной сдружилась и осталась!»

Луна блеснула, словно поняла,
Что я вдали объят мечтою нежной,
И хочет, видно, убедить ее
Откликнуться на робкие надежды…

Читая стихи, Цзя Юйцунь вспомнил о прежней безбедной жизни, о возвышенных целях, к которым стремился, и, со вздохом обратив лицо к небу, громко прочел еще такое двустишие:

Ждет нефрит – пока еще в шкатулке, –
чтобы цену красную назвали;
А в ларце плененная заколка
ждет момента, чтобы взвиться ввысь!

Как раз в этот момент к Цзя Юйцуню незаметно подошел Чжэнь Шиинь и, услышав стихи, с улыбкой произнес:
– А у вас и в самом деле возвышенные устремления, брат Юйцунь!
– Что вы! – поспешно возразил Цзя Юйцунь. – Ведь это стихи древних. За что же меня хвалить? – И, сказав так, спросил у Чжэнь Шииня: – Что привело вас сюда, почтенный друг?
– Сегодня ночью – праздник Середины осени, или, как говорят в народе, «праздник Круглой луны», – ответил Чжэнь Шиинь. – Вы тут в своей келье, наверное, скучаете, уважаемый брат, поэтому позвольте пригласить вас в мое убогое жилище на угощение. Надеюсь, вы не откажетесь?
– Да разве посмею я отказаться от подобной чести?! – с улыбкой произнес Цзя Юйцунь.
В доме у Чжэнь Шииня они сначала выпили чаю, после чего подали вина и всевозможные яства. Нечего и говорить, что вина были отменные, а яства – самые изысканные.
Друзья не спеша пили, все чаще наполняя кубки и ведя оживленную беседу.
В соседних домах тоже веселились, отовсюду неслись звуки свирелей, флейт и дудок, в каждом дворе играли и пели.
На небосклон выплыла и застыла, окруженная сиянием, луна. При ее ярком свете беседа друзей потекла еще непринужденнее. Вскоре Цзя Юйцунь захмелел и, охваченный безудержным весельем, прочел, обращаясь к луне, такие стихи: